В маленьком уездном городишке,
Нет... не в городишке, – в деревушке,
Девушка жила, – красива слишком, –
Так о ней судачили подружки.
А она, тряхнув короткой стрижкой,
Бегала с ватагою мальчишек,
И ветрам открыв свои подмышки,
Вырастала из своих платьишек.

Девушку прозвали Кайескюлля,
Что по-фински значило – Маришка.
И в её родимом Ювяскюлля
Все её любили, – даже слишком.
Старый Тойво Антикайнен-младший
Под карельской сидя под берёзой,
Говорил, что нет Маришки краше,
Утирая трубкой свои слёзы.

Сын его – Лоренцо из Пьячченцы –
Далеко ходил рыбачить в море.
Вместе с ним рыбачили и ненцы –
Иттыльгын и однорукий Боря.
В море волны выли и гудели,
Иттыльгын с Лоренцо пели оду!
Однорукий тоже был при деле,
Черпаком вычёрпывая воду.

Как-то раз, метнувши наудачу
Свой гарпун в районе Чичен-Итцы,
Услыхал Лоренцо крик гагачий
И увидел раненую птицу.
Гага била крыльями под ветер,
Но гарпун вонзился в тело слишком.
И вскричал Лоренцо: "Доннер веттер!
Ты моя Ягенка, я твой Збышко,

Но-ма-кит-а-па, моя Ундина!"...
Гага всё слабела и слабела...
И, упав на плечи Иттыльгына,
От рыданий сотрясалось тело.

...Либерийский танкер "Маршал Громов"
Шёл из Порт-оф-Пренса до Карлхорста
И, уже почти подплывши к дому,
Люди увидали белый остров.
Да, друзья мои, печальной песней
На волне покачивалась гага,
Ворон смерти вился в поднебесье
И гарпун торчал, как древко флага.

Машинист лебёдки Трунчка Вилли
Поднял гагу нежно, как ставриду.
Доктор Автандил Хинкалишвили
Обработал рану стрептоцидом.
Капитан, обветренный, как скалы, –
Пётр Михалыч Зайцев, – крякнул тихо
И сказал: "(Кряк!) Немало ей досталось,
Пусть живёт, забыв про злое лихо".

И, о чудо, после промедола
Гага как-то странно встрепенулась
И, как будто не было укола,
Девушкой прекрасной обернулась.
Так вернулась к жизни Кайескюлля,
Возродилась для тепла и ласки.
Кто-то чёрствый скажет: ну и... что же?
Это, мол, легенды, мифы, сказки.

Нет, друзья! В камчатском пароходстве
Танкер "Маршал Громов" уважают,
И его с началом судоходства
Сотни камчадалов провожают.
А команда – та души не чает
В озрной буфетчице Маришке.
Все её лелеют, ублажают,
(А Хинкалишвили даже слишком).

А Лоренцо почернел от горя,
Многократно проклял всё на свете,
Запасной гарпун закинул в море
И теперь работает в газете.
Пишет репортажи и заметки,
И кричит: "Ай лав ю, майне кляйне!"
Но лишь ветер стряхивает с ветки
Пух гагачий, словно снег печальный...